Шпана послевоенная

(из цикла «Дети Холодной Войны») 

В моих руках старая фотография. С нее смотрит молодой парень. Круглое лицо, живые с прищуром глаза. На нем - темный пиджак, светлая рубашка без галстука. На обороте фотокарточки надпись – «Моему другу Виктору от Вити «Бухгалтера». 

Я знал их обоих от самого моего рождения. Они были много старше меня, были молоды, и полны надежд. «Бухгалтер» жил на Фрунзе 118 с матерью и старшей сестрой, его друг, тоже Виктор, по кличке «Кожин» – на Декабристов 6 – рядом с Центральным РОВД. Оба они были из простых рабочих семей, оба родились перед самой войной весной 1941- го. 

Их детство прошло в оккупации, юность – в голодные послевоенные годы. У «Кожина» отец изрядно «бухал», был крут характером и тяжел на руку. Был ли отец у «Бухгалтера» – я не знаю. Они, как и каждый человек, надеялись, что в жизни их ждет большое и светлое будущее. Но судьба распорядилась иначе… 

Первым в колонию для малолеток попал «Кожин» - они с дружками залезли в киоск в центре города. Вернувшись после первой «ходки» домой, работать он не спешил. Сказал родителям, что устроился на работу, утром брал с собой приготовленный мамой завернутый в газету бутерброд, и уходил. Это длилось до тех пор, пока отец не застукал его на Стрелке, где тот вместо работы целыми днями загорал на пляже. Вскоре он пошел «по - новой» в колонию для взрослых, уж не знаю за что. 

Кстати, многие из нас, употребляя выражение «по новой» вряд ли понимают, что понятие это чисто зоновское и означает оно не столько «снова», сколько «по новой статье». 

Затем была третья «ходка». Возле кафе «Прохлада» (в просторечии «Простуда») «Кожин» подрезал какого то «фраера», чтобы отомстить за друга. Отсидев третий срок «от звонка до звонка» он вернулся в родной Николаев весь в наколках и с официальным клеймом «рецидивиста». 

Наколки тогда делали многие. Начиная от безобидных собственных имен на пальцах рук и кончая зоновскими татуировками, каждая из которых имела особый смысл. Иногда татуировки наносили на самые неожиданные места. Пацаны из ремесленного училища рассказывали - видели в душевой, что у одного молодого хулигана из их группы прямо на детородном органе написано слово «НАХАЛ». Среди женщин татуировки были только у бывших зечек. 

В те годы пацаны называли друг друга по кличкам. Как на зоне. «Нюша» и «Глада», «Жила» и «Сало», «Полицай» и «Курдюк» запомнились мне навсегда. 

Отчаянная бедность в послевоенные сороковые и 50-е годы многих толкала на воровство. Дух зоны был очень силен. Он витал повсюду. За годы советской власти по разным статьям отсидели в лагерях миллионы людей. Но рано или поздно большинство из них возвращались домой, в мир гражданских, а потому влияние зоны среди населения было огромным, ее идеология пронизывала все слои общества, особенно – его низы. 

Кого тут только не было! И малолетки «шпана», и взрослые «урки» запросто могущие порезать любого. Отдельно держались «щипачи» - карманники. О них шутили: «вы что, у него же высшее образование, он закончил институт карманной тяги имени Воровского…» 

Тогда в каждом дворе были те, кто только что пришел из лагерей и те, кто туда собирался. 

А в 1956-м вдруг оказалось, что советское государство сотнями тысяч отправляло за решетку невиновных. Об этом честно заявил Никита Хрущев на ХХ съезде КПСС. Многие из осужденных «самым справедливым» советским судом больше уже никогда не вернулись к своим женам и детям, а остались (как мой осужденный в 1937-м году по 58-й статье дед) гнить где то в тундре. 

Блатные знали все это задолго до официального признания государством своих грехов. Их нельзя было обмануть массированной партийной пропагандой и сладкой сказочкой о коммунизме. Нет, они не были идейными борцами, но сами бывали в лагерях и хорошо знали, что там творится. Они совершенно по - иному смотрели на жизнь, чем основная масса населения этой страны. Они создали свой «Блатной Мир», который фактически был «государством в государстве». 

В нем не действовали законы, написанные юристами по заказу правительства. Там действовал воровской Закон, куда более простой и понятный всем, кто по нему живет. Там были свои лидеры. Не те, кто стоял на трибуне мавзолея в Москве и трибунках пониже у памятников Ленину в городах и селах. Их лидеры сидели в тюрьмах и вполне успешно руководили оттуда всем преступным миром великой страны. 

В «Блатном Мире» были свои герои, о которых слагали легенды, своя финансовая система, состоявшая из «общаков» множества воровских общин и группировок. Тут был свой суд, призванный решать споры между блатными, «разводить» тех, кто сошелся в схватке за свои интересы, казнить и миловать. И решения эти исполнялись неукоснительно. 

Блатные принципиально не хотели работать и презрительно посмеивались над теми, кто (как мои родители и тысячи других работяг) за гроши покорно ишачили на государство. 

Государство было их главным врагом. Сотрудничать с ним не позволялось ни под каким видом: 

Нельзя поступать в пионеры и комсомол. Пусть туда поступают и соблюдают дисциплину «идейные». А ты будь свободным! 

Нельзя служить в армии. Лучше «отмотать срок» на зоне (за первую кражу давали 2 года), чем быть забритым на 3года в армию, или на долгие 5 лет на флот (в те времена срок службы был таким). 

Нельзя расписываться в ЗАГСе. Кто сказал, что для того, чтобы жить вместе с женщиной, надо идти на поклон к государству, чтобы «оформить» у него свои отношения? Сошелся с женщиной – живи с ней как сожитель. 

Воровать – можно! Особенно у государства. 

Воровать по - мелкому некоторые начинали уже со школьных лет. Помню, как малыши из соседнего двора стащили на железнодорожной станции большую жестяную банку кабачковой икры и впятером аппетитно уплетали ее с краюхой пахучего серого хлеба, сидя на лавочке во дворе. В ту пору детвора ела цвет акации, сладкую мякоть из «стрючков», семена «калачиков», немытую (прямо с дерева) шелковицу и это было в порядке вещей. Однажды мальчишка из соседнего двора поймал, зажарил и съел воробья. А уж кабачковая икра с краюхой свежего советского хлеба «кирпичика» малышам из бедных семей казалась поистине царским лакомством. 

Ребята повзрослее проворачивали дела покрупнее. 

Однажды мы с пацанами нашли в парке железнодорожников приблудного щенка. Он был веселый, кругленький и пушистый. Мы провозились с ним целый день, а под вечер, когда пришло время расходиться по домам, спрятали его до утра (чтобы не убежал) в одной из старых духовок, выброшенных жильцами и во множестве стоявших вдоль стены парка железнодорожников. 

На следующий день, утром я поспешил за щенком, но забыл - в какой именно из духовок он был спрятан. Открывая духовки наугад одну за другой, я вдруг остолбенел от удивления. Вместо щенка в одной из духовок стопкой были сложены большие, увесистые плитки отличного советского шоколада «Цирк» и «Спорт», а рядом с ними поблескивала новенькой этикеткой бутылочка коньяка. Подоспевшие пацаны были удивлены не меньше меня. 

Найдя наконец щенка, мы долго обсуждали – что бы мог значить этот клад в духовке. Одну плитку шоколада мы по - братски разделили между собой, не забыв и щенка. Но такое угощение его не заинтересовало. Остальные плитки и бутылочку с коньяком мы отдали соседской бабушке. 

Под вечер пацаны разошлись по домам. Я же жил в самой крайней квартире «на задах» нашего двора, у самой стены Парка Железнодорожников. 

Вдруг, когда уже стало смеркаться, я увидел «Гладу» - известного в нашем районе молодого уркагана, который жил во дворе по соседству. 

«Глада» бродил вдоль стены, одну за другой открывал духовки и недоуменно оглядывался по сторонам. Тут я понял откуда в парке взялся шоколадно – коньячный «клад»… 

А на следующий день в наш двор нагрянула милиция. Они провели обыск в сарае у Витьки «Бухгалтера» и что - то нашли. Витьку забрали. По двору поползли слухи, что он и другие ребята постарше несколькими днями ранее взяли киоск на привокзальной площади. 

А когда «Бухгалтер» наконец вернулся домой он сильно изменился. Витька стал припадочным. Говорили, что в милиции его сильно избили. После этого парнишка частенько падал на землю у себя в палисаднике, корчился в судорогах и бился головой о цементный порог, изо рта у него шла пена. В народе такие припадки называли «Черная болезнь». Грустный, с ободранным лицом и потухшим взглядом он уже мало походил на того паренька с фотографии. 

Отношения между блатными складывались по разному. Иногда они были закадычными друзьями, иногда – лютыми врагами. 

Так, «Бухгалтер» сильно враждовал с другим блатным с привокзальной площади по кличке «Полицай». Однажды они снова сцепились драться. «Полицай» пырнул «Бухгалтера» ножом в живот, а тот в ответ вспорол ему финкой спину. Они не убили друг друга, но оба долго лежали в больнице. 

Драки и поножовщина, особенно на танцах и в кабаках, были тогда в порядке вещей. Среди пацанов чуть не каждый второй носил нож, или какую ни будь другую металлическую «приправу». Ножи во множестве изготовляли на заводах и втихаря выносили в город через проходную. Среди блатных хороший нож ценился всегда. 

Сработанные руками опытных зэков, ножи («финки» и «выкидухи») были настоящим произведением искусства. Наборная пластмассовая рукоятка, полированное лезвие с гравировкой и «кровостоком», выкидной клинок, «усики» чтобы при колющем ударе рука не соскользнула на лезвие. 

Я был малым и настоящий нож мне не полагался. Но игрушечный мне смастерил лично «Кожин» своими руками. А руки у парнишки были, что называется, золотые. На моих глазах он за 15 минут из обычного куска дерева вырезал для меня чудесную миниатюрную финочку, как раз под мою ручонку. Она была сработана по всем правилам. Я был в восторге от одного вида этой изящной вещицы и упоенно игрался ею, учась перехватывать и наносить удары. 

Но веселье длилось недолго. Заметив в моих руках опасную игрушку, мама тут же отобрала подарок и сказала, что такие штучки до добра не доводят. Мои родители, оба коренные николаевцы, хорошо знали, чем с годами заканчиваются в нашем пролетарском городе такие игры… 

Впрочем, мастерил «Кожин» не только ножи. Выйдя после очередной отсидки, он решил «завязать» и пошел работать слесарем – инструментальщиком в ЭМТ - электро – моторный трест (в настоящее время – ПО «Экватор»). Вскоре он показал мне сработанный им на заводе для своей мамы кухонный набор (большая двузубая вилка, топорик, лопатка и что - то еще). 

Ничего подобного я больше никогда не видел - одинаковые наборные рукоятки из цветной пластмассы, сверкающие никелем металлические части. Помню, кухонная лопатка была изготовлена в форме музыкального инструмента - маленькой лиры. «Кожин» вообще был не чужд музыке, имел дома саксофон, читал ноты «с листа» и неплохо играл на кларнете. Зная его, я могу сказать, что был он человеком не злым, а скорее бесхарактерным. Но долги всегда отдавал до копейки. 

А ножи в Николаеве тогда не только делали, но и частенько пускали в ход. 

У соседа – Сереги возле магазина на привокзальной площади зарезали старшего брата Володю. Он был моряком. 

На железнодорожных путях за водокачкой насмерть подрались двое взрослых мужиков. В руках одного был нож, у другого – гаечный ключ. Ключ оказался надежнее… 

Мы не видели этого боя, но услышали о нем от старших пацанов и утром побежали смотреть место сражения. Загустевшая с вечера лужа крови на деревянных просмоленных шпалах была перемешана с мазутом и на скорую руку присыпана песком из стоявшего вблизи пожарного ящика. 

Неподалеку от нашего двора на улице зарезали работягу. В день получки он «под мухой» возвращался домой, но не дошел. Бабушка видела, как вокруг убитого толпились менты. Рядом с телом на земле стояли новенькие крошечные детские ботиночки, которые он нес домой своему ребенку… 

Время тогда было лихое. Заряд жестокости, оставшейся в народе с войны, еще не выветрился и цена человеческой жизни была не высока. 

До сих пор не люблю школьные вечера и танцы, которые в наше время непременно заканчивались дракой. 

Временами случались целые сражения район на район. Вооружившись ножами, цепями и палками пацаны отчаянно «месили» друг друга, делая, как тогда говорили, «отбивную по ребрам». 

«Абиссинию» и «Сталинец», «Желдор» и «Слободку», «Красный дом», «Белый дом», «Молочный двор», «Дачи», «Ослячую горку» и много других необычных названий районов нельзя было найти ни на одной карте нашего города, но в реальной жизни они существовали и люди нашего поколения точно знают, где кончается один район и начинается другой. 

К слову сказать, карту города тогда невозможно было купить нигде. Ее попросту не продавали. Ведь наш родной Николаев считался секретным городом и был напрочь закрыт для иностранцев. Уже после распада Союза в 90-х годах последними в Украине будут открыты для въезда иностранцев города Балаклава и Николаев. 

Если кто - то дерзнул появиться не у себя на районе, местные пацаны обязательно спрашивали – кто таков, по каким делам пришел в наш район. Иногда это заканчивалось плачевно. Помню, как блатного со «Сталинца» по кличке «Акробат» полосанули бритвой по лицу только за то, что он ночью провожал домой девушку и зашел на «Темвод». 

Однажды мне довелось наблюдать массовое побоище «абиссинцев» со «слободкой». Вечером мы стояли на мостике у старого здания яхт – клуба. Солнце садилось за Варваровку. Вдруг, раздался неясный гул. Он приближался. Стал отчетливо слышен топот сотен ног и приглушенный говор. Сверху из - за здания яхт клуба на набережную вывалила в клубах пыли огромная толпа и двинулась в сторону «Нижней» танцплощадки. Завязку драки мы не видели. Но позже в районе стадиона «Судостроитель» наблюдали, как за дерущейся толпой медленно ехали несколько милицейских «черных воронков» и одна машина скорой помощи. Они даже не пытались разнять дерущихся, это было просто невозможно сделать. Они подбирали «готовеньких»… 

На улице среди шпаны существовало множество подначек и изощренных издевательств над чужаками. 

Так, ребята со «Слободки» во время «карательных экспедиций» на «Пески» заставляли местных парней по - лягушечьи плавать в песке (тогда на этом месте еще не было домов и песчаные дюны были самые настоящие, как в пустыне). 

Желая посмеяться над влюбленной парочкой, хулиганы могли бросить девушке заранее приготовленные женские трусики и сказать: «На, забери! Ты их вчера у меня забыла…» 

Хулиганство в те годы цвело пышным цветом. Ведь тогда не было ни скейтов, ни байков, ни паркура, ни роликовых коньков, ни экстрима. Чем же было развлечься в свободное время молодым, дерзким, полным силы парням? Уж не пойти ли в Дом пионерчиков, заняться вместе с малышами разрешенными видами досуга - играть в духовом оркестре, или заниматься судомоделизмом? Нет уж! Азарт и жажду риска пацаны удовлетворяли по своему. И амбиций у них было – хоть отбавляй! 

И все же, оглядываясь назад, я вижу, что между шпаною тех лет и сегодняшними «отморозками» из «бригад» лежит настоящая пропасть. 

Те разбирались с обидчиком один на один, четко следуя правилу: «Двое в драку, а третий в …» и не били лежачего. 

Эти могут впятером бить одного и пинать уже упавшего противника ногами. 

Те воровали из бедности чтобы не голодать. 

Эти – из жадности (ведь живем мы сегодня не бедно). 

Те хулиганили от безысходности. 

Эти – «с жиру бесятся». 

Те боялись государства и Закона. 

Эти – пытаются им управлять. 

Те знали также и «законы» блатного мира и «железно» их соблюдали. 

Эти плюют на любые законы и живут «по беспределу». 

Те в душе были романтики. 

Эти – циники, хамы и трусы. 

Мир перевернулся. Все стало с ног на голову, изменилось и рассыпалось. Как то мой старый знакомый, не один год отслуживший в тюрьме «Кумом» (сотрудником оперативной части) горько пошутил о сложившейся сегодня ситуации: «Менты стали бандитами, бандиты – барыгами, а барыги купили себе милицейские погоны». 

Нет, я не входил в тогдашние шайки шпаны, не лез в драки и не воровал. Рос в рабочей семье. Чудесным образом, живя в болоте, мне удалось не измазаться. В этом – заслуга родителей. Но все, о чем я пишу – знаю не по наслышке. Это происходило рядом со мной и на моих глазах. Я рос с ними. Вместе с ними постигал каноны мальчишеской чести и Законы Улицы. 

«Кожин» в конце концов «завязал». В блатном мире он не сделал себе карьеры, не стал ни вором в законе, ни даже авторитетом. Кем только он не работал после этого. То слесарил на заводе, то развозил пирожки по кафешкам на мотороллере с будочкой, то был столяром в николаевской детской флотилии. Хорошей пенсии у государства он не заработал. Умер, едва дожив до 60-ти, в полной нищете. 

Своих детей он не нажил. Но сын сожительницы, с которой он прожил всю жизнь, был ему как родной. Сын любит его по сей день, как родного отца и ухаживает за его могилкой. 

Судьба Вити «Бухгалтера» мне неизвестна. 

Женя Желдоровский 

воспитанник Холодной Войны 

20 ноября 2012 г.